это все какая-то долгая, бесконечно долгая поездка по аду, в котором я заблудилась. присела на пенек, пишу оду этому страшному месту - чтобы не сойти с ума. мне еще долго придется разгребать это все, эту огромную кучу эмоционального дерьма, вину, стыд, боль, горе, страх.
не знаю, как писать об этом. не знаю, откуда начать. хочу, чтобы было красиво, но реальность не была красивой, совсем.

..."скажи ему, что бог не хочет, чтобы он страдал". я всхлипываю, выдавливаю помятый звук согласия. на другом конце Оля, которой я позвонила в слезах, чтобы подтвердить нарушение данного папе обещания. глянцево-красивый санитар воркует с папой: "дорогой мой, 84 не 100, рано умирать, поехали". подсказывает мне, чтобы я его одела. я в тумане бегаю по квартире, хватаю первые попавшиеся вещи, одеваю папу почему-то в джинсы. помогаю папе надеть бежевый пиджак, в дырках и пятнах, и мне мучительно стыдно за то, что я не заботилась о папиных вещах. какие-то чувства провалились в нервном землетрясении; вот я веду папу под руку в машину, он еле идет.

очень деловитый муравейник больницы не дает мне с ним взаимодействовать. кто-то что-то делает, папу везут то туда, то сюда, никто ничего не говорит. ком в горле растет. папу раздевают, вручают мне охапку его грязной одежды и увозят в реанимацию. через час выходит очень милая молодая врач и рассказывает, что к чему. я выдыхаю.

на третий день я привычно приезжаю на велике в приемное отеление, из реанимации высовывается врач и будничным тоном говорит, что ночью его перевели в отделение лора. бешено бьется сердце, я лечу его искать и нахожу… нахожу распластанного по койке, небритого, опухшего. папа хрипит "Лена, забери меня отсюда", мужик сопалатник деловито и бодро объясняет и рассказывает. нездоровой бледности медсестра с темными кругами под глазами и слоем пота на лбу заторможенно говорит, что его переводят в 16.15, так что, мол, оставайся до конца. и я остаюсь и проживаю самые долгие и сложные 2 часа своей жизни. папа говорит, не прекращая, он то в бреду, то обвиняет меня в том, что страдал, то просится домой, то угрожает смертью, и так по кругу. пересказывает галлюцинации, опять обвиняет. говорит: "меня когда домой привезут, ты раскладушку поставь. и дырочку в ней надо вырезать, чтобы я какал. я полежу и умру". я как в дурдоме… рисую больные картинки. санитарка с каменным лицом, не сводя с меня глаз, выпускает мочевой мешок в поддон. папа невменяем. приходят санитары, перебрасываются короткими фразами и шуточками. всю дорогу до терапевтического папа в слезах умоляет меня забрать его домой. я глажу его руки и молчу. "еще чуть-чуть потерпи, папуль".

санитарка говорит, что нужно нанимать кого-то, чтобы сидел с ним, и памперсы, и пенка, и пеленки. я мечусь, ничего не понимаю, бегу в аптеку, бегу обратно. кричу на папу.
еду томой полностью истощенная.

на следующий день его доктор обвиняет меня в том, что я его довела до такого состояния. захожу в палату, чтобы отхватить еще и от папы. со мной Миша, который приехал в Москву туристом; моя роль аниматора страдает, я выхожу из корпуса в слезах, сажусь подышать. Миша неловко приобнимает меня. "do you want to talk about it?" отрицательно верчу головой. губы дрожат под напором сдерживаемых рыданий. через пару часов я возвращаюсь, папа просит его помыть, я затыкаю всех паникующих маленьких девочек внутри себя, натягиваю перчатки и обмываю его. приходит Настя, которую папа осыпает благодушием, я стою рядом и закипаю от злости.

потом много-много разных дней. астральные полеты. сакрал и явление. папа теряет силы. мало ест. плохо ориентируется в пространстве. я ношу ему вещи, держу его за руку. перед глазами папины руки, расправляющие складки одеяла.

папа не ходит, сам не встает, но его выписывают, и вот я привезла его домой, как обещала. такое облегчение - знать, что выполнила главное обещание. папа не говорит. выдыхает "я умираю, мне ничего не надо". лежит с закрытыми глазами.

когда это кончится? я не знаю. сегодня мало силенок внутри.